С начала XIX века русский образованный слой – больной интеллект нации – оказался носителем разнообразных форм идеологической мании – от идеализма до терроризма и марксизма. Эскалация заражения проходит этапы революционного движения: дворянский, разночинский, народнический, марксистский.
В марксистский период деятельность сил идеомании консолидируется в трёх направлениях: 1) разложение культуры и традиционного уклада жизни, воплощающего православное жизнеощущение, расшатывание устоев общества, государства, частной жизни; 2) создание «плоти» идеомании – партии, по словам Ленина, «немногочисленной, но безусловно преданной группы революционеров»; интернационалистическое марксистское мировоззрение является критерием членства в партии; 3) разрушение государственного строя и подготовка к захвату власти.
Роковую роль в грядущей катастрофе сыграли Русско-японская война и война с Германией, основной причиной которых было не столкновение жизненных интересов государств и даже не борьба эгоистических интересов высших сословий. Идеологическая зашоренность правящего класса страны, не позволявшая адекватно осознавать реальную геополитическую ситуацию и эффективно реагировать на исторические вызовы, ввергала страну в утопические авантюры. Экспансия России в Маньчжурии и нацеленность на Корею не соответствовали жизненным интересам страны, но были выгодны узкой, влиятельной при дворе политико-экономической группе. Сыграли роковую роль и распространённые в правящем слое идейные мании и геополитические утопии. Министр внутренних дел Плеве убеждал государя, что внутреннее положение в стране может поправить «маленькая победоносная война». Наместник на Дальнем Востоке генерал-адъютант Алексеев: «Корейскому полуострову суждено со временем стать достоянием России… Туда нас толкают те же неудержимые стихийные силы, которые постепенно расширяли пределы России от Урала до берегов Восточного Океана, заставляя нас мало-помалу распространять наши владения или наш протекторат на всю Среднюю Азию и наконец толкнули нас в Маньжурию… Вооружённое столкновение с Японией… хотя и будет великим бедствием для России, должно быть признано неизбежным. Можно отдалить его, но не устранить. Оно логически вытекает из несовместимости тех великих исторических задач, которые принадлежат России на берегах Тихого океана, с честолюбием Японии».
Идейная мания принуждает квалифицировать как честолюбие опасения Японии о захвате близких к ней территорий, обрекает страну на великие бедствия ради мифических великих исторических задач. Увеличение территории страны не всегда выгодно народу – государствообразователю и государству в целом, поэтому Александр I уступил США Русскую Калифорнию, а Александр II – Аляску. Александр III говорил, что не отдаст ни одного русского солдата за Константинополь. Участие России в разделении территорий Китая приговаривало её к столкновению с быстро растущим дальневосточным соперником – Японией, а также обостряло отношения с мировыми державами – США, Англией, Германией. Николай II не заимствовал миротворческий курс своего отца и не внял благоразумным голосам в российской элите, которые призывали к мирному согласованию геополитических интересов с Японией. Более того, русский император поддался наущениям своего кузена, германского императора Вильгельма II, который стремился отвлечь внимание России от европейских проблем и перенацелить её на борьбу с «жёлтой опасностью».
Антон Деникин, участвовавший в Русско-японской войне, так характеризовал российскую дальневосточную политику: «Россия, недавно только вступавшаяся за неприкосновенность “дружественного” Китая, теперь сама завладела Квантунским полуостровом, обратив Порт-Артур в крепость. Акт этот не имеет оправдания. Такое выдвижение России вызвало целую бурю в Японии и неудовольствие Англии и Америки, боявшихся потерять маньчжурский рынок. Китай, не выступая активно, занял враждебное положение в отношении России». Захват Россией Квантунской области и Порт-Артура («Небывалое коварство… Сказочная для конца XIX в. авантюра в Корее» – С.Ю. Витте) не мог не привести к войне с отмобилизованной Японией. Россия оказалась неподготовленной к ненужной для неё войне, вызвала противостояние крупных держав и с огромными жертвами проиграла её, что резко обострило внутриполитическую ситуацию и привело к Первой русской революции.
Бессмысленная, кровопролитная война обернулась усугублением всех проблем России. Война, «начатая без ясной причины, чужая, далекая и позорно-неудачная, настолько чужая и настолько позорная, что оскорбления от неё уже перешли меру, стало даже приятно позориться и дальше и ждать поражений, чтобы в них крахнуло самодержавие и должно было бы пойти на внутренние уступки. В эти месяцы родилось слово “режим” вместо “государственный строй”, как нечто сплетенное из палачей, карьеристов и воров… В обществе не было никакого страха перед властью (да теперь-то хорошо видно, что и нечего было им бояться), на улицах произносились публичные речи против правительства и считалось, что террористы – творят народное дело» (А.И. Солженицын). Значительная часть русского общества сочувствовала в этой войне противнику. Во время войны и после неё резко усилились сепаратистские настроения в национальных окраинах России. В итоге войны Россия выпадает из мировой хозяйственной системы. Война продемонстрировала внутреннюю и внешнюю слабость России.
К началу ХХ века ведущие слои России отвергали традиционные ценности, на которых строились русская православная цивилизация и российская государственность. В результате власть оказывалась неспособной адекватно реагировать на исторические вызовы, а общество боролось с властью во имя торжества «революционных» идей. В 1903 году создаётся Союз освобождения – широкий фронт легальной борьбы за политические свободы. Его создателями помимо либеральных политических деятелей были будущие знаменитые христианские философы и учёные Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, В. И. Вернадский, П. Б. Струве, С. Л. Франк. В 1904 году Союз освобождения принимает программу: замена самодержавия на конституционную монархию, избирательные права, право народностей на самоопределение, принудительное отчуждение частновладельческих земель. Средства борьбы – осада самодержавия массовыми кампаниями. С неудачами в войне с Японией деятельность Союза освобождения радикализируется. В декабре 1904 году Союз приступил к формированию профсоюзов, – не для защиты прав работников, а для участия в политике. В мае 1905 года создан Союз союзов, объединяющий различные оппозиционные организации. Либеральна оппозиция всё больше солидаризируется с радикальными революционными силами.
В итоге, «к концу сентября 1905 г. революция уже совсем, если можно так выразиться, вошла в свои права – права захватные. Она произошла оттого, что правительство долгое время игнорировало потребности населения, а затем, когда увидело, что смута выходит из своих щелей наружу, вздумало усилить свой престиж и свою силу “маленькой победоносной войной” (выражение Плеве). Таким образом, правительство втянуло Россию в ужасную, самую большую, которую она когда-либо вела, войну. Война оказалась для России позорной во всех отношениях, и режим, под которым жила Россия, оказался совсем несостоятельным – гнилым. Все смутились и затем – добрая половина русских людей спятила с ума» (С.Ю. Витте). Это писал не революционный публицист, а руководитель русского правительства.
В обострившейся ситуации с конца 1904 года Николай II до последнего сопротивлялся насущным преобразованиям, но когда ситуация становилась бесконтрольной, судорожно шёл на уступки. В ответ властители умов, опережая друг друга в возгонке революционной волны, резко радикализировали свои требования. «Так уступала сила, признающая только силу. А в открывшуюся калитку хлынул Союз Освобождения, который “полнее” представлял Россию, чем земцы, – и вот уже ворота разносил! Союз не имел дисциплины, организации, но все замыслы его тотчас подхватывались сочувствующей интеллигенцией, и в этом была его сила. По его директивам стали создаваться в стране союзы профессий, сперва только интеллигентных – адвокатов, писателей, актеров, профессоров, учителей, – но не для защиты профессиональных интересов, а – для подачи трафаретных единых предложений: о всеобщем избирательном праве, Учредительном Собрании, конституции. Это раскинулось и на всё и на всякие другие профессии, какие только можно было словами назвать, – союзы ветеринарный, крестьянский, еврейского равноправия, – и все подавали одни и те же предложения, а вот слились и в единый Союз союзов, который и явился уже собственно “волей народа” (Милюков) – а чем же другим? (Разве что по Троцкому: “земской уздой, накинутой освобожденцами на демократическую интеллигенцию”.) Главная задача была – раскалить общественную обстановку! Сам Союз Освобождения давно уже потерял внутренний паритет между земцами и не-земцами, всё больше затоплялся левыми интеллигентами и разрастался налево, налево, налево. В апреле 1905-го состоялось ещё одно общеземское совещание – все под влиянием освобожденцев, банкетов, резолюций, “превосходное в радикализме, устанавливая новый политический рекорд” (Милюков)» (А.И. Солженицын). В атмосфере идейной маниакальности (С.Ю. Витте свидетельствовал: «прогрессивные бегающие идеи… умственные и духовные болезненные эпидемии… революционные недоумения… особый вид умственного помешательства масс») в обществе кристаллизуются центры идеологической экспансии, которые скоординированы общей «генетической» программой. Организационное структурирование и легализация революционной когорты резко увеличивают её разрушительную силу.
Идеологическая мания, овладевшая обществом, диктовала всё более радикальные идеи и требовала более разрушительных действий. «Что за изумительное, сладчайшее время наступило для мыслящей русской интеллигенции! Самодеятельный кружок седовласых законоведов – Муромцева, Ковалевского, вместе с ученой молодежью сидел, под тяжелую пальбу Цусимы вырабатывая будущую русскую конституцию (где предпочитались выборы “прямые”, чтобы избранные были меньше связаны с местными условиями, меньше обязаны своим избирателям и оказались бы не деревенские, а свободные высококультурные люди). Уже собирались пожертвования на будущую партию интеллигенции от богатых дам и широкощедрых купцов. В лучших особняках разряженная богатая свободная публика с замиранием сердца слушала новых модных смелых лекторов… Обстановка призываемой, приближаемой, изо всех интеллигентских сил нагнетаемой революции – симуляции революции (ее ещё нет, но вести себя так, как будто она уже началась и освободила нас!), всё больше и больше нравилась передовому русскому обществу. Союз союзов проводил съезды чуть не по два раза в месяц и призывал своих членов повсюду в стране не просить свободу, а “брать её, явочным порядком”, как тогда говорилось: раздвигать локтями, искать поводов для демонстраций, для политической борьбы, устраивать совещания, собрания, митинги» (А.И. Солженицын).
В эпоху общественной одержимости решающую роль играют не объективные обстоятельства, но состояние и настрой ведущего слоя общества: «…вся интеллигенция охвачена как бы поветрием, заразительной болезнью: ругать правительство, теряя чувство ответственности перед государством и народом. Чтобы подорвать правительство – готовы на всё» (А.И. Солженицын). Либеральная часть общества, растлевая нравственно-духовные устои и усугубляя тлетворную идейную атмосферу, готовила возможности для радикально-революционного «ордена» русской интеллигенции: «Да ещё и все виды социалистов в те же самые недели занимались “развязыванием” революции в массах, а боевые эсеровские дружины по разным губерниям и сельским местам убивали околоточных, урядников и даже губернаторов, – и массы всё более сознательно откликались забастовками и поджогами помещичьих усадеб – “иллюминациями”, как шутил Герценштейн» (А.И. Солженицын).
Издание в августе 1907 года высочайшего Манифеста об учреждении законосовещательной Думы уже не могло умиротворить ситуацию. «Всего полгода назад упрямая власть не хотела удовлетворить и самых малых требований – теперь уже и большие уступки не насыщали общества… Но теперь не силу, а слабость показывало правительство, идя на реформу не из устойчивого доброго намерения, а под угрозами; каждым словом и каждым шагом выявляло правительство, что не понимает оно положения страны, настроения общества и не знает, как лечить их и делать что. Все умеренные элементы стихли и отодвинулись, все рассерженные не покидали митингов и разливались в газетах. Предложенная Дума была отвергнута не только большевиками – даже и милюковская группа колебалась (очень чутко оглядываясь почему-то на Троцкого), а тут ещё эту группу на месяц посадили в “Кресты” – всё делая нелепо, всё делая как власти хуже, и через месяц выпустили без единого допроса, только прибавив ореола. Уже вступила верховная власть России в тот безнадежный круг, когда разум отнят Богом» (А.И. Солженицын).
Опаздывая и неадекватно реагируя на бурные общественные события, власть попадала в роковой круг: и бездействие, и её активность ухудшали положение. Манифест 17 октября 1905 года, «поворачивающий одним косым ударом весь исторический ход тысячелетнего корабля, как будто был вырван из рук самодержца вихрем поспешности, едва ли не раньше, чем тот сам перечел его второй раз, дан в таких попыхах, в такой катастрофической срочности (отчего? как это было понять из Саратова, Архангельска, Костромы?), что не только разъяснений местным властям не было подготовлено и послано (и все толковали его по-своему, революционеры – как можно шире, и в городах сталкивались до крови демонстрации сочувственные и враждебные), – но в самом себе Манифест ещё не содержал ни одного готового закона, а лишь ворох обещаний, почти лозунгов, первей всего – свободы слова, собраний и союзов, затем: к выборам в Государственную Думу… Неизвестно ещё как выбранной в будущем, ей уже заранее доверялась неизменность той будущей системы. Торопились влезть в петлю и затянуть её на своей шее. Сама же избирательная система пришла двумя месяцами позже, от кружка расслабленных государственных старцев, и опять поспешная, плохо обдуманная, десятикратно запутанная: и не всеобщая, и не сословная, а цензовая, например перед рабочими даже заискивали, давая им гарантированные места в Думе, отделением ото всего населения укрепляя в них ощущение своей особости» (А.И. Солженицын).
Решения власти не мотивировались историческими нуждами, но отражали идеологический катехизис образованного общества. «А даже и не был избирательный закон результатом только испуга и поспешности, но лежали в его основах ошибки коренные. Одна: что необъятная, неохватная, почти целый материк, богатырская и дремучая, ярко самостоятельная Россия не может и не должна открыть ничего подходящего себе другого, чем выработали для себя несколько тесных стран Европы, напоенных культурой, с несравнимой историей и совершенно иными представлениями о жизни. Другая ошибка: что вся крестьянская, мещанская и купеческая национальная масса этой страны нуждается в том именно, чего требуют громким криком безосновательные кучки в нескольких крупных городах. И третья: что при несхожем по образованности, по быту, по навыкам составе населения уже созрела пора и вообще возможно разработать такой избирательный закон, чтобы вся корявая масса послала в Думу именно своих корявых представителей, соответственных истому облику и духу России, а не была бы на подставу подменена острыми развязными бойчаками, которые выхватят ложное право глаголить от имени всей России… Сростясь с имущим напуганным дворянством, российская государственная власть и в прошлом царствовании, и в нынешнем не доверяла своим крестьянам и, декорируя парламент, тоже искажала их нормальное развитие. Не доверяла истой сущности России и её единственному надёжному будущему… Манифест только дальше распахнул ворота революции, а теперь призываемому премьер-министру предстояло закрыть их, оставаясь под сенью Манифеста же: только законными методами законного правительства, руками, оплетёнными пышноцветными лентами Манифеста, надо было вытягивать живую Россию из хаоса» (А.И. Солженицын).
Вырванные уступки власти предоставляли новые плацдармы для радикалов: «День открытия 1-й Думы 27 апреля 1906-го стал не днём национального примирения, но днём нового разгара ненависти. Кадеты шли на открытие Думы, размахивая в такт шляпами, как политические солдаты» (А.И. Солженицын).
Политические революции – это прорыв в судьбу народа исторического рока, в них кристаллизуются многие грехи и ошибки предшествующих поколений. В революционные периоды над явью торжествует фантасмагория, привычно незыблемое вдруг испаряется, всяческая несообразность и нечисть узурпирует реальность. «В революциях так: трудно сдвигается, но чуть расшат пошёл – он всё гулче, скрепы сами лопаются повсюду, открывая глубокую проржавь, отдельные элементы вековой постройки колются, оплавляются, движутся друг мимо друга, каждый сам по себе, и даже тают» (А.И. Солженицын). По роковым законам истории «великие кризисы, кары наступают обычно не тогда, когда беззаконие доведено до предела, когда оно царствует и управляет во всеоружии силы и бесстыдства. Нет, взрыв разражается по большей части при первой робкой попытке возврата к добру, при первом искреннем, быть может, но неуверенном и несмелом поползновении к необходимому исправлению. Тогда-то Людовики шестнадцатые и расплачиваются за Людовиков пятнадцатых и Людовиков четырнадцатых» (Ф.И. Тютчев).
Собственную историческую несостоятельность русская интеллигенция списывала на счёт монархической власти. При этом «кадетствующее чиновничество получает содержание от правительства и одновременно проявляет свою к нему оппозицию: состоит на государственной службе, а тайно – агитирует или участвует в революционных группах. Представители власти – как в параличе вялости, растерянности, боязни. Служащих, деятельных против дезорганизации, террористы безнаказанно убивают. Страх, одолевший власть, это – уже поражение её, уже – торжество революции, даже ещё не совершенной» (А.И. Солженицын).
Революция 1905 года привела к очередным расколам и перегруппировке в стане революционной интеллигенции. «И в удаче и в неудаче своей она оказалась гибельной для интеллигенции. Разгром революционной армии Столыпиным вызвал в её рядах глубокую деморализацию. Она была уже не та, что в восьмидесятые годы: не пройдя аскетической школы, новое поколение переживало революцию не жертвенно, а стихийно. Оно отдавалось священному безумию, в котором испепелило себя. Дионисизм вырождался в эротическое помешательство. Крушение революции утопило тысячи революционеров в разврате. От Базарова к Санину вёл тонкий мост, по которому пошло почти всё новое поколение марксистов. Лучшие впитывались творящейся русской культурой, слабые опускались, чтобы всплыть вместе с накипью русского дна в октябре 1917 г.» (Г.П. Федотов). По одну сторону идейных баррикад интеллигенция духовно маргинализовывалась, готовя кадры для переворота, по другую от марксизма к идеализму возвращалась к духовным основам.
Виктор Аксючиц, философ, член Политсовета партии "РОДИНА"
